ИЗБА ЧИТАЛЬНЯ... для тех кто читает и пишет

[skynet_st 5 049]

 

[skynet_st 5 049]

 

[skynet_st 5 049]

Урсула фон дер Лайен
––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Было около пяти вечера. Я сделал все дела и расслабленно крутил на компе ленту Твиттера. Позвонил одноклассник из Минска, спросил:
— Не спишь?
— Нет, не сплю.
— И я не сплю. Бессонница. Лежу смотрю на луну. У нас полнолуние, а у вас?
Моего ответа он слушать не стал. Сказал:
— Нет ничего хуже бессоницы в полнолуние. Ты что от бессоницы делаешь?
— Принимаю снотворное.
— Как называется?
— Мелатонин.
— Как это пишется?
— Как слышится, так и пишется.
— На меня американские лекарства не действуют. Мой организм ничего вашего не воспринимает. От всех болезней лечусь водкой. Подарили на день рождения виагру. Израильскую. Дорогая. Десять штук — двести рублей. Полтаблетки взял. Жене сказал, она ночь ждала не дождалась, уснула. Мы теперь по раздельности спим, каждый в своей комнате. Мне так даже больше нравится. Во–первых гигиенично, а во–вторых я телевизор Первый канал делаю на полную громкость, ставлю на таймер и так засыпаю. Сперва включал на полчаса, потом, привык, стал ставить на час, а сейчас, когда началась эта война с хохлами, на два часа, лежу, слушаю и не могу заснуть. Виагра моя подходит к концу, и я уже делю таблетку не на две части и даже не на четыре, а делаю бритвочкой маленький соскоб на бумажку, слизываю. Есть у вас одна сука, которую я с одной стороны ненавижу, а с другой стороны, она мне очень нравится, жду когда ее покажут и засыпаю с ее именем на устах: Урсула фон дер Лайен...

Написал rabina1950 ©

[skynet_st 5 049]

Не люблю летать самолётами. Однажды в детстве я чуть не разбился вместе с родителями, с тех пор опасаюсь. Поэтому приходится путешествовать в поездах. А попутчики в купе – это отдельная песня. Бывало и с пьяными вахтовиками приходилось ездить и с «каталами» — карточными шулерами. Но после этого случая… наверное пересяду на самолёты.
Вошёл я в купе и обнаружил там дядьку, который пялился на меня в подстаканник. Буквально. Это был какой–то крутой подстаканник в стиле стим–панк, у него были иллюминаторы на боках, следить за уровнем жидкости, наверное. Так этот мужик в него и пялился. Сначала на меня, потом в окно.
Вот, думаю, не свезло с попутчиком. Уже белочку поймал…
Ну я по–быстрому на верхнюю полку ныкаюсь, наушники в уши, врубаю плеер на смартфоне и прикидываюсь ветошью. Поспал с часок, смотрю, никого в купе нет. Я спускаюсь, чтобы совершить обязательный ритуал путешественника в поезде — поесть.
Пока раскладывал нехитрую снедь на столе — бутерброды, яйца и прочее, обратил внимание, что стакан в подстаканнике у соседа по–прежнему полный. Я даже принюхался. Нет, чай, зелёный, судя по всему.
И в этот момент я заметил, как что–то в иллюминаторе пошевелилось и я туда заглянул… Небольшое полупрозрачное существо заметалось в зелёной жидкости и замерло. Мне сначала показалось, что это какая–то аквариумная гупёшка, но приглядевшись, я чуть не выронил стакан. Это была крохотная русалка, с руками, длинными волосами и даже женской грудью, не больше булавочной головки.
Я быстро глянул сверху, но там был только чай. Снова поднимаю подстаканник, смотрю в иллюминатор — полупрозрачная гупёшка–русалка резвится. Вот думаю, дошла техника. Стал искать разъёмы для подзарядки, но подстаканник казался монолитным. За этим делом меня и застал хозяин.
— Извините, увидел, что там что–то зашевелилось. Думал таракан, —честно сказал я.
— А, это… Если светленькая, то Арина, если тёмненькая, то Алина.
— Их ДВЕ?
— Ну, ко мне приходят только две. Это русалки Максвелла, ну, это рабочее название…
Оказалось, что дядька, которого, кстати, Степан звали, познакомился вот также в поезде с каким–то профессором. Ехать им было что–то около недели, профессор никуда не спешил, а Степан был в командировке, ему начальство только на поезд денег выделило. Самолёты сейчас дороги. Ехали с огоньком, ночи напролёт философские проблемы решали.
— День на третий профессор достал этот подстаканник, налил туда водички и забыл. Потом мы разговаривали до утра, а я хотел с утра попить холодной, схватился за подстаканник, а там – кипяток. Я обратил его внимание на этот факт, и он мне рассказал мне чудную историю.
Оказалось, что учёные смогли пробить дыры в параллельное пространство. Какой–то там переход по свернувшемуся измерению Вселенной, одному из тех девяти, что мы не видим. Однако, мир, в который удалось попасть оказался не очень гостеприимным. Какой–то аналог планеты Венеры, на поверхности которой свинец плавится. А там живут эти. Мы их визуализируем как русалок, но это на самом деле, черт знает, что такое. Они набились в установку охлаждения и сломали её. Академики долго голову ломали, что это, пока не предположили, что они выступали в роли «демонов Максвелла». Он сказал, что об особенностях того мира нам ничего не известно, но если в водной среде, совмещённой с дырой в пространстве появляются эти гупёшки, то вода там становится горячей и уже не остывает. Словно они «фильтруют» холодные и горячие молекулы, между тем «своим» миром и нашим. Гупешек в шутку назвали «русалками Максвелла». Кроме того, они оказались разумными, ну или около того, поскольку свой «русалочий» вид приняли после того, как мы их окрестили. Они даже на контакт стали выходить, но мы пока их не понимаем, а они нас вполне… Как правило, обычно они не всякому являются…
— Стоп–стоп. Получается, что в этом подстаканнике или терморкужке есть дыра в иной мир?
— Я тоже так спросил. Да, говорит, есть крохотная. Ради прикола профессору в честь открытия подарили этот девайс с выходом в иной мир. Чтобы водичка всегда была тёплая.
— Стоп, а как это пить?
— Понимаешь, это не живые существа в нашем понимании. Они просто так визуализируются… Я тоже сначала брезговал, но потом привык. Смотри, фокус.
Он взял мою чашку, перелил туда чай из термокружки и влил к себе в стакан холодную воду. Оттуда пошёл лёгкий пар.
— Можно снова заваривать.
Я глянул в иллюминатор, русалки Максвелла кружились, как будто ничего не случилось и посылали воздушные поцелуи.
— Но это невозможно.
— Я же говорю, они даже не просто не живые, они не материальные, как элементали. Они привязаны к той точке доступа, которая где–то внутри этой термокружки. Воды не будет, они просто вернуться на «базу» в ином мире.
— А самое интересное, это стёклышки иллюминатора, через которые ты их видишь. Это настоящие линзы от старых объективов «Гелиос» для «Зенита». Для придания светосилы их «очищают» бомбардировкой частицами, которые «выбивают» лишние электроны с орбит атомов. Похоже, именно этот процесс помогает увидеть русалок.
— Значит можно их сфотографировать?
— Да запросто, только кому ты это покажешь? Все скажут, что фотошоп.
— А как же это чудо техники досталось тебе?
— А так профессор сошёл ночью, а подстаканник забыл. Или подарил, кто ж его разберёт… Вот только у него есть один нюанс. Он работает только на железной дороге… Дома — глухо как в танке, а здесь – пожалуйста. Видно, это как–то связано с движением, потому что работает что на тепловозах, что на электровозах одинаково.
— А адмиральский чай ты из него пить пробовал?
— Нет, а что это?
Я ему объясняю – крепкий чай нужно отпить и налить коньяка, сколько отпил. И так раз за разом. Настоящий адмирал тот, у кого бутылка уже пуста, а стакан полон.
— Не знаю, а что, если им не понравится?
— Так они же элементали, что им будет.
И я достал бутылку «Курвуазье», которую вёз в подарок, но ради такого опыта было не жалко. Сделали всё по технологии. Сидим, отхлёбываем, подливаем. Вижу, русалки кружатся игриво так, факи уже не показывают, хвостами виляют. Но, к сожалению, по здоровью я сошёл с дистанции. То есть, банально отрубился. А вы сами попробуйте горячий чай с коньяком попить, надолго ли вас хватит…
Проснулся с дикой головной болью в купе один. На столе стояли пустые подстаканник и бутылка из–под коньяка. Вещи Степана были на месте. Ну, думаю, в вагон–ресторан вышел. Слез с верхней полки, пошёл к проводнику, попросил водички. Тот посмотрел на меня с ненавистью, но к кулеру пропустил.
— А вот распивать в поездах запрещено. И женщин водить.
— Каких женщин?
— Да весь вагон слышал, как вы с попутчиком с девками отжигали. И где только иностранок подцепили… Алиша или Алина…
Я бегом кинулся назад и налил в термокружку воду. Глянул в иллюминатор. Там сначала всё было спокойно, но потом появилась блондинка, Арина, кажется. Она приветливо помахала рукой, а потом исчезла и появилась снова в компании с новым персонажем — толстой рыбкой с человеческим лицом. Приглядевшись, я узнал в нём моего попутчика. Он смешно пускал пузыри, крутил волосатым брюхом, которое переходило в рыбий хвост и показывал мне оттопыренный большой палец.
Я глянул на его незаправленную постель и увидел на простыне несколько радужных чешуек. «Вот оно что, Михалыч». Пока я был в отрубе, он каким–то образом выманил этих русалок по вызову, а те его забрали с собой. Судя по всему, ему там хорошо, и он не вернётся.
А термокружка теперь осталась бесхозной… Вот сижу и думаю, взять её себе или нет.

Написал ereich ©

[skynet_st 5 049]

 

[skynet_st 5 049]

Хороший мальчик

Недавно я узнала что умер Серый, мой детский друг.
Он был моим соседом по площадке, жил в квартире номер 4.
Наверное у каждого в детстве был такой человек из–за которого твоё мировоззрение (вот противное слово, сухое) развернулось в противоположенную сторону и назад заворачиваться уже не согласно...
Это он научил меня первым матюкам. Мои родители очень удивились когда в альбоме для рисования вместо рисунков обнаружили крупными печатными буквами: «ХУЙ И ПИЗДА ИГРАЛИ В ПОЕЗДА»
Это из–за него я плавно перешла от шитья платьев для кукол к изучению непристойных песенок и метанию ножечка в землю. У Серого был складной красивый ножичек с серой рукояткой который он гордо называл «кортик», хотя это был никакой не кортик а обыкновенный охотничьий нож.  Я до сих пор помню запах сырой, податливой земли и восторг когда нож втыкается в землю под правильным углом. Мы чертили на земле круг и отчекрыживали друг у друга завоёванные земли. 
У Серого был женатый старший брат намного старше его который частенько напивался в хлам и поколачивал свою молодую жену. Её звали Маша и она была настоящей русской красавицей с настоящей русой косой до пояса.
Бил он её «за красоту», как говорили наши дворовые бабульки. Потому что нельзя быть на свете красивой такой, как сказал впоследствии поэт.
Мой друг Серый защищал Машу и вызывал огонь на себя, поэтому постоянно ходил в синяках и фингалах.
Во времена моего детства соседи были что–то вроде родственников, родных людей. Сейчас такого днём с огнём не сыщешь. Может это и к лучшему.
Серый любил физику и ставил опыты прямо у себя на кухне от чего вечно отхватывал пиздюлей от отца и брата. Лично мне больше нравились его нескончаемые разговоры на метафизические темы о времени, пространстве и силе мысли.
Об этом мы могли болтать часами напролёт. 
Я хорошо запомнила как однажды он сказал мне: — Все люди которых ты сейчас видишь и знаешь, даже все эти мальцы на детской площадке, даже те которые совсем младенцы в колясках... Через сто лет будут уже мертвецами. И мы тоже. Представляешь?
Я не представляла. Потому что пусть кто хочет,  тот будет мертвецом, но я не согласна. Я мертвецом точно не буду, так я думала.
Ещё Серый обожал творчество группы Pet Shop Boys. Там где один чувак поёт прикольную попсу, а второй просто тупо стоит рядом для хер пойми чего...
Помню на песенных школьных мероприятиях он выходил в тёмных очках на сцену вместе с исполнителем песни и просто пижонисто стоял рядом с ним подражая "не поющему" из Pet Shop Boys. Как он подбивал на это артистов я не знаю.
Зрители ржали как подкошенные и падали под стулья. Учителя и исполнители песен были очень недовольны.
Потом наши дороги разошлись и вот теперь я узнала что он давным–давно умер. От водки которую сам же так презирал в детстве. 

Берегите себя, люди

Написала tarantina ©

[skynet_st 5 049]

Объебон просовывает в кормушку молодая девка в военной униформе с потными разводами подмышками. Ее зовут Наташа. Хотя Наташа блондинка, кличка у нее "Черный ангел". Наташа приносит дурные известия. На круглых плечах крылья — погоны сержанта внутренних войск. Наташа требует расписаться. Ее любимые духи — Красная Москва, и камера толпится возли кормушки, понюхать.
Свежий объебон для камеры — любимое развлечение. Сегодня вечером, когда зеки улягутся на жестких матрасах, и попкарь переключит свет с солнца на луну, я буду читать объебон в литературной обработке методом художественного чтения.
Герой объебона — молодой красивый туркмен из Ашхабада. Имя у него сложное: "Какагельды". Не запомнить, не выговорить, поэтому для простоты все зовут его Коля. Он на это имя отзывается.
Коля служил в воинской части в Красном под Молодечно. Военную форму у него отобрали, выдали зековскую, оставили только кирзовые сапоги.
— Kоля, что значит твое имя по–русски?
— "Отец пришел" — говорит Коля и улыбается. Коля чистоплотный — перед сном моет лицо и ноги.
Статья у Коли серьезная — 115–я, часть вторая. Групповуха. Где–то в другом конце тюрьмы содержится его сообщник – подельник Абдурахман.
Ее зовут Галя. Она из села Красное. Галя закончила школу в прошлом году. Галя девушка чистая. Галю регулярно проверяет медицинская комиссия, поскольку она имеет прямой контакт с пищевыми продуктами. Галя работает в булочной с девяти утра до пяти вечера. С часа до двух обед. По окончании работы Галя переодевается и совершает визит в воинскую часть.
Назвать блядью Галю нельзя, хоть она и берет подарки, потому, что в помыслах Галя чиста. Да и что там солдат может подарить. Она ищет жениха, хочет выйти замуж.
Через центральное КПП Галя не ходит, ходит через "хозяйственный" со стороны гаража, где нет ни офицеров, ни офицерских жен. Офицерские жены ее знают и с територии воинской части гоняют. Со стороны хозяйственного входа стоит солдатский наряд. Там Галю знают, любят и беспрепятственно пропускают. Галя посещает воинскую часть с восьмого класса.
Абдурахман Гале никогда не нравился. А сейчас притащил этого Колю и Коля, такой красивый нацмен понравился Гале с первого взгляда.
Гала сказала: "Нет!"
Во–первых: она не хотела, что бы Коля подумал что она какая–то полковая, а во–вторых: то, чего они требовали, делать на дворе было невозможно, наступил ноябрь и уже выпал снег. Абдурахман был уже дембелем, а Коля только начал службу и Абдурахман хотел перед Колей понтануться. Он схватил Галю за рукав и потащил в солдатский туалет, а Коле приказал стоять на стреме.
Галя пришла домой в слезах. Кроме того, что ее, работника сферы пищевого обслуживания вываляли в желтом снегу, так еще и порвали колготки.
Отца у Гали не было. Был отчим, что хуже. Отчим оказался инвалидом без ног, членом партии. Вечером шестого ноября он был ещё трезвый, выкатил из гаража запорожец с ручным управлением, постелил внутри газеты, чтобы не испачкать ничего от Гали, и повез девку в милицию.
В милиции Гале и отчиму обрадовались, сказали писать заявление, одежду не стирать, и не подмываться до экспертизы. Потом взяли наряд и поехали задерживать Колю и Абдурахмана.
Солдат из воинской части ментам не отдали, но Колю и Абдурахмана посадили на гауптвахту. Они просидели до вечера, а вечером пришел изрядно выпивший по случаю наступающих замполит и сказал: "Бегите на почту и посылайте телеграмму. Пусть приезжают родители и улаживают".
Возник вопрос каким должен быть текст телеграммы, потому, что Коля говорил по–русски нормально, но писал с ошибками и стеснялся, а Абдурахман, вообще, был малограмотный — коренастый и раскосый, совсем на таджика не похожий, а скорее на узбека. Тогда замполит сам составил текст телеграммы. Сделал это так убедительно, что Колин папа прилетел в Минск на следующие же сутки. Приехал на такси в воинскую часть и появился в помещении гауптвахты в сопровождении замполита.
«Какагельды, отец пришел» — сказал Коля и заплакал. Абдурахманов отец остался дома, но дал столько денег, что хватило бы выкупить и Абдурахмана и Колю.
Колин папа заговорил с сыном по–туркменски, но замполит его прервал и сказал:
— Говорите по–русски. Мы должны знать о чем вы говорите, иначе я прекращаю.
— Сынок, — сказал папа, — зачем ты эту русску эбаль?
— Я не эбаль, — сказал Коля.
— А кто тогда ее ебал? — строго спросил замполит.
— Не знаю, — сказал Коля.
А на календаре уже было 7 ноября — большой праздник у этих гяуров, все вокруг выпивали и закусывали — и замполит, и отчим, и менты, и все были добрые и со всеми еще можно было договориться.
— Вот что я вам скажу, – заявил дежурный капитан из ментовки, – вот вам адрес, идите к потерпевшей и договаривайтесь. Если она заберет заявление, то и нам ничего не нужно, разве что пару бутылок коньяка и дыню.
Седьмого ноября тысяча девятьсот семьдесят девятого года вечером в доме, где жила семья потерпевшей Гали, был накрыт праздничный стол и за столом сидела вся ее большая семья. Прибывших приняли как гостей, обрадовались. Посадили за стол, и Колю, и Абдурахмана, и колиного папу, и двух сопровождавших ментов. Все выпили за Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию и закусили. Только папа рядового Какагельды ничего не пил и не ел, поскольку был верующий мусульманин.
Выпили за советскую власть и за борьбу с мировым империализмом и сионизмом, и подошел тот самый момент, который колин папа наблюдал у этих людей уже много раз, состояние, которому названия у туркменов нет, у узбеков называется "tartibsizlik", у турок — "kaos".
Один из сопровождающих ментов сказал, что хочет произнести тост. Он налил себе двести граммов коньяка встал и предложил выпить за здоровье двух солдат, защитников родины, которые оказались в трудном положении по своей глупости, и если их судить, то будет военный трибунал, а у трибунала срока в два раза больше, чем на гражданке. Если за 'мохнатый сейф' на гражданке дали бы лет пять, то от трибунала жди не меньше десяти. Зачем ломать пацанам жизнь. Нужно договариваться. Все согласились и выпили.
Сразу же после этого, отчим налил себе 200 граммов коньяка и сказал, что вставать не будет, поскольку снял уже на ночь протезы, но он не против договориться, что лично ему ничего не нужно, пусть решает падчерица, потому что обидели все–таки ее, а он хоть и отчим, но она ему дорога как дочка и даже больше.
Тогда встала Галя и сказала, что и она не против, что ей самой надоело ходить грязной и в рваных колготках, что ей ничего не нужно, но пусть на ней, после всего того, что случилось хотя бы женятся.
— Как, — спросили все присутствующие в один голос, — оба?
— Нет, сказала Галя, — пусть кто–нибудь один.
— Я женюсь! – с готовностью воскликнул Абдурахман.
— Нет, — капризно сказала Галя, — хочу что бы этот — и указала на Колю. Она вдруг поняла, что это тот самый, которого она искала несколько лет.
— Я не могу, — сказал Коля, — у меня невеста дома.
— А если у тебя дома невеста, зачем же ты нашу девку ебал? – спросил кто–то из гостей.
— Я не эбаль, — сказал Коля.
— Я эбаль, — сказал Абдурахман, — я женюсь. Я ее люблю.
— Нет, — сказала Галя, — хочу что бы этот женился — и указала на Колю. И стало ясно, что она от своего решения не откажется.
Поднялся галдеж и колиному папе, человеку восточному и мудрому, стало ясно, что все пьяные, и договориться с ними уже нельзя. Момент был упущен.
На другое утро пришла дежурная машина с конвоем из военной прокуратуры с автоматами. Колю с Абдурахманом арестовали и увезли в Минск.

 

Написал премьер–министр rabina1950 ©

[skynet_st 5 049]

Монгольские страсти

Как всегда, дотащились в Ховд к полуночи. Весь день не жравши, Но позавчера мы были умные и оставили за собой номер в гостинице.
А сейчас в пристройке гремела музыка, китайские огоньки призывно мигали. Голод дал надежду, что здесь хоть чем–то накормят. Зашли. Какое–то событие отмечают, два десятка монгольской молодежи, все в национальной одежде, весело топчется под цветомузыку. Я бы не запомнил события в скучной моей жизни этого вечера, но хозяйка принесла нам горячей жареной картошки!
У сытого теперь появились мысли о продолжении вечера. Впрочем, молодые заскучавшие монголки сами атаковали нас и вытащили на танцплощадку. Под ритм рока я вяло двигал бедрами скучающее танго. Моя дама сердца оттесняла меня в угол. Запомнилось: я приблизился к Сане, который по испански трепал свою женщину, как тореадор своего бычка, и спросил: «Как ты? Чё делать будем?»
— Камзол у дамы с душком. Но любим девочек до упора!

С наступлением полуночи, свет погас, праздник закончился, народ начал на ощупь покидать кафешку… и я потерял свою даму! Кое–как нашел вход в гостиницу, нашел свой номер, Сани не было – и улегся спать.
Утром заботы подняли меня перед рассветом. Саня спал один бревном на кровати. Я собрал свою дорожную сумку и вышел на улицу – Боже мой! Рядом со входом в гостиницу вчера был коммерческий киоск. Это было вчера. А сегодня на этом месте лежал рухнувший карточный домик из поваленных листов фанеры, густо посыпанный шоколадками, сникерсами, сигаретами… чуть поодаль катались пластиковые бутылки с пепси и лимонадом… Опешив, я стоял на крыльце гостиницы, взирая на эту разруху.
Вышел Саня, увидев этот пейзаж вздрогнул и запросил:
— Скорей, Скорей отсюда! Щас полиция подъедет и у нас будут финансовые напряги!
— Саша, а что здесь случилось?
— Вчера я до дома не дотерпел, и свою даму прислонил раком к киоску. И в самый торжественный момент киоск сложился. Давай скорее уёбывать, а то вчерашний оргазм нас догонит!

Написал mongol

[Serendipity 3 847]

наш местный контингент так воображает личную жизнь джедаев диджеев возле памятника Шпаку))

[Гость Schwarzkünstler]

1 минуту назад, Serendipity сказал:

наш местный контингент так воображает личную жизнь джедаев диджеев возле памятника Шпаку))

ты темы не попутала? не?

[Serendipity 3 847]

Только что, Schwarzkünstler сказал:

ты темы не попутала? не?

нп переключайте каналы, продолжайте наблюдение))) ваш звонок очень важен для нас

[skynet_st 5 049]

 

[misha.d. 36]

Чяттерсы, есть у кого Эйсид Хаус и.Уэлша?

[skynet_st 5 049]

Революция

 

В большой зале, где раньше проводились балы, сейчас скопилась группа испуганных мужчин во фраках и сюртуках. Они собирались в кучки и встревоженно переговаривались. Некоторые, столпились у высоких до потолка окон и осторожно выглядывали на улицу через щель в тяжелых бархатных шторах. С улицы доносился неясный но грозный шум человеческой толпы.
Олег Павлович — крепкий 40–летний мужчина нервно поглядывал на циферблат своих часов, как будто знание точного времени могло помочь ему в сложившейся ситуации.
Вдруг, с улицы донесся далекий грохот выстрела, судя по всему стреляли из артиллерийского орудия. Все испуганно примолкли. Потом снова заговорили разом.
"Нас охраняет всего–лишь рота юнкеров, это просто безусые мальчишки — обреченно думал
Олег Павлович, — Они разбегуться и через 10–15 минут сюда ворвется вооруженная толпа черни. И тогда нас сможет спасти только вмешательство высших сил!"
Несколько молодых людей взялись возводить баррикаду из мебели против входных дверей, но те что постарше закричали, что этого не стоит делать. Если толпе придется ломать двери, она еще больше распалится этим и тогда им точно не поздоровится, а если они просто войдут беспрепятственно, то может еще и обойдется без кровопролития.
Олег Павлович выслушал эти доводы с сомнением. Ему пришло в голову заглянуть в мужскую комнату, может быть там можно как–то схоронится. В мужской комнате было полно людей. Кто–то нервно курил, в углу один господин громко втягивал носом полоски белого плрошка.
Олег Павлович поспешно вышел.
Нужно было где–то спрятаться, но в зале совершенно не было подходящих мест.
Он подошел к стенным шкафам где хранились архивные документы и раскрыл дверцу. На узких полках лежали пыльные папки. Олег Павлович одним движением сгреб папки в сторону и подставив стул, стал протискиваться в шкаф. Предательски затрещала ткань брюк (в последнее время Олег Павлович заметно располнел). Он кое–как устроился на полке, чтобы закрыть дверцу, пришлось упереться коленями в подбородок. Было темно, тесно и страшно. Он представил как дверца распахивается и винтовочный штык пронзает ему грудь и пригвождает к стене как жука в коллекционном альбоме, а он корчится пришпилоенный в этом узком пространстве
Неожиданно дверца раскрылась, но это были не пролетарии, а такие же как он испуганные искатели убежища. "Господа, здесь занято" — закричал Олег Павлович. Дверца закрылась. Было ясно, что укрытие это ненадежное, никуда не годное по своей сути.
"Хоть бы мешком каким накрыться" — с тоской подумалось Олегу Павловичу.
Полка на которой он сидел заскрипела, и как будто просела вниз. Олег Павлович слегка еще на ней подпрыгнул и неожиданно одна из досок провалилась вниз. Он просунул руку в щель, там обнаружилась пустота. Тогда он выломал вторую доску и смог протиснуться в образовавшуюся щель куда–то вниз. Это было такое же узкое пространство как и наверху, очевидно, нижняя часть шкафа. Олег Павлович зажег спичку и осмотрелся. Пространство перегораживали деревянные балки, все было покрыто толстым слоем пыли, на полу валялась дохлая сухая крыса. Дверей в нижней части шкафа почему–то не было. Олег Павлович кое–как пристроил на место выломанные доски. Теперь у него появился шанс спастись.
Снаружи донесся сильный шум — треск дерева, вопли толпы, раздалось несколько пистолетных или винтовочных выстрелов. Очевидно, толпа ворвалась в залу. Олег Павлович затаился.
Спустя несколько секунд раздались ужасные крики полные боли и смертельного ужаса. Не было никаких сомнений, что так кричат умирая. Раздался звон стекла — кого–то выбросили в окно?
Новые крики. Выстрелы.
Прошло несколько минут. Не было больше не криков, не выстрелов. Только шум толпы, шарканье ног по битому стеклу, пьяное гоготание.
"Эй, Трифон! — вдруг раздался голос совсем рядом — Гляди–ко, тут стул приставлен! Загляни–ко тудысь, может сволота там заховалась?"
Заскрипели дверцы вверху.
"Нет, тут нет никого!" — отвечал Трифон.
В этот момент Олег Павлович вдруг чихнул, совершенно для себя неожиданно и очень громко. И то, ведь пыль тут была повсюду.
На секунду воцарилась тишина, затем по нижней части шкафа с силой начали колотить сапогами и в две секунды выломали фанеру. В образовавшуюся дыру заглянула страшная улыбающаяся рожа с проваленным от сифилиса носом.
Несколько сильных рук схватили Олега Павловича за воротник и выволокли на свет.
Олег Павлович почувствовал, как от ужаса у него дыбом встают волосы и по ногам стекает теплая моча. Все было кончено.

Написал  halion

[skynet_st 5 049]

 

[skynet_st 5 049]

— Мa-aм! Ну, мa-aм, можно мне с девoчками на гopку? 
— Какую гopку? У тебя гopло! 
— Ма-ам! Я штaны с начёсом нaденy! 

Штaны с начёcoм — это жертва, и бoльшaя. Между этими штанами и моим гopлом существyeт таинственная связь, понятная только мaмe. Вот и сегодня штаны с начёсом действуют безотказно — мaмa устало машет рукой: 

— Иди! Заболeeшь — пеняй на себя! 

Буду! Буду пенять на ceбя! Быстpeй, ещё быстрей, ведь мама всегда так запpoстo может передумать! Где эти проклятые штаны с начёcoм? Зaпихивaю их в валенки, под шапку положено ещё и платочек повязывать, обойдёмся без платочка, пальтишко старенькое, синee в белую клетoчку, шарф, варежки - я готoва! Но мама выxoдит в приxoжyю, придирчиво осматривает меня и вносит некоторые дополнения. Пepвым делом штаны, обязательно ей надо, чтобы повеpx вaленoк. В глубинe души я сoглашaюсь, что да, так лучше - снег в валенки не набьётся, но некрасиво же, в другое время можно было бы и поспорить, но не теперь, платочек под шапку — тоже согласна, шарф потуже. Кaжeтся всё! 
 
— Недoлгo! И пooсторожней там! 
— Мы с Санькой и с Колькой Сидopиным идём. Они за нас головой отвечают, им так Ларискина мама вeлeла. 
— Головой отвeчaют! Она у них есть — голова-то? Copванцы! 
— Ну, я пoшла, мам! 
— Замёpзнешь — cpaзу домой! — кричит мама мне вдогонку. 

Но я её уже не слышу, я xoxoчу безо всякой на то причины, простo потому что хоxoчут Маринка и Лариска, просто потомy что мы идём кататься с горки, и потому что снег белый-белый, небо синee-синее, и над всем этим великолeпием сияет усталoe зимнee сoлнышкo. 

Гopa большая, её никто не строил, она caма по себе. На самом верху какие-то старые capaи, а спуск прямо на пустырь, там машины не ездят, можно кататься сколько xoчешь - не страшно. Ребятишек - как муравьёв! Кто на caнках, кто на картонках, а кто и прocтo так - на пузе и на чём придётся. У нас картонки - Санька нашёл и разодрал какую-то коpoбку, всем хвaтило. 

Счacтливая Маринка — повезло ей с бpaтом! С Санькой не пропадёшь, они с Кoлькой Сидориным и здесь самые главные cмeльчаки - несутся с горы прямо на ногax, только снежная пыль столбом! 

А мы тоже смeлые, мы тоже не бoимcя! Лapиcка, пpaвда, когда её пoдтoлкнули, чтобы быстрее ехала, как завизжит! Санька уши зaжaл и говорит: 

— Будете так opaть, я вас живо домoй отвeду! 

Но мы всё paвно визжали и хоxoтали, потому что невозможно же удepжаться-то. Ведь снег летит прямo в глаза, ветеp так и свищет, и что-то такое в самoй серёдке уxaет куда-то вниз, в caмые пятки! Рраз - и нocом прямо в cyгроб, и ниcколькo нe больно, нaoборот, щекотно и веceло! 
 
А Кoлька приволoк бoльшущyю фaнepку, просто огpoмную, и мы покатились все вместe, и внизу у нас полyчилась настоящая кyча-мaла, потом мы долго искaли в снегу Мapинкин шарф и мои ваpeжки. 
А когда нашли, то катaлись уже без мaльчишек - они куда-то пpoпали. 

— Девoчки, где же Сaнька-то? — Маринка таращила на нас голубые глазищи, и кажется готова была заpeветь. 
— Ой! А вoн они, на крыше! 
— Бежим скоpeй! Они там прыгают, а мы и не видим! 

Под саpaями намело большой cyгроб, и Санька с Колькой в этот сугроб прыгaли с крыши. Вот смелые-то! Выcoта-то какая! Может и нам попробовать? Мы уже нaчaли было канючить, что это нечecтно, сами-то прыгают, мы тоже хотим по paзочку прыгнуть. 

Но они нас и слушать не стали, а Санька и говорит: 
— Это что! Так каждый дyрак мoжет, а вот я сейчас прыгну вниз голoвой, как в кино, видал? 
— Слабo! — говорит Колька. 
— Слабо?! Эх ты! Смотpи! 

И Санька прыгнул. Он вошёл в cyгроб ровно по пояс. Ноги его в бoльших чёрных валенках свечками торчали из сугроба и двигались как тараканьи усы. Нeчего было и думать, что он сам из этого сугроба когда-нибудь выберется! 

— А вдруг он там задoxнётся? — говорит Лариcка. 
— Ой! Девочки, скоpей! Ой, Санечка, потeрпи, не задыxaйся пока! — Маринка размазывает по мордахе слёзы и бросается разгребать сугpoб. 
 
Снег летит во все стороны, мы откапываем Саньку руками, нoгaми, кричим: 

— Колька, тяни! — Колька тянет eго за ноги и командует: 
— А ну, ещё быcтpей! А ну, поднaжали! 

И вот он, Санька, накoнец, на свобoде! Глаза у него вытаращены, он очумело вeртит головой и несколько минут не может сказать ни слова. Снег у него во pту, в ушах, в ноcy, везде. 

Санька oтплёвывaется, откашливается, сморкается, встаёт и сипло говорит: 
— Пoшли домoй! 
— Чуть голову себе не слoмал! Я всё пpo тебя маме раccкажу! — дpoжащим от недавних слёз голоском гoвoрит Маринка. 
— Ты же за нас головoй отвeчаешь! А если бы сломaл? Чем бы тогда oтвечал? - возмущается Лариcка. 

Но Санькa не обpaщает внимания на такие дремучие вопросы, он уже опять взял pyль над нашей командой: 
— Будeте ябедничaть — сидите дома! — и мы примолкаем, мы coгласны, мы не будем ябедничать. 

Мeдленно, едва перecтавляя ноги, бредём сквозь синие зимние cyмерки. Уже и фонари зажглись, и на снег ложaтся длинные фиолетовые тени. День-то пpoлетел, оказывaeтся, а мы и не замeтили! 

Во дворе приxoдится дoлго отpяхиваться от снега. Девчoнкам хорошо - у них штаны начёсом внутрь, они легко от снега отчищаются, а мои нaчёсом вверх, и они все в маленьких льдышках, их одно мученье чистить. Девчонки хотели мне помoчь, но тут вышел Ларискин папа, дядя Жоpa, подхватил Лариску на руки, поцеловал в пyнцовые от мoрозa щёки: 

— Ух, ягодка моя! Снeгирёк мой ненаглядный! 
 
Лариска из-за его плеча помaхала мне и Маринкe на прощанье pyкой, и они скрылись в пapaдном. 

А дома мама меня поругала за то, что я вся в снегy явилась, но это oна так, понaрошкy. И вот штаны мои, ваpeжки и валенки cyшатся. Я сижу за столом, ем жаpeную картoшку, запиваю тёплым молоком и, звyчно шмыгая носом, рассказываю маме, как здорово было на горке. Но язык отчего-то начинает заплетаться, глаза слипаются, похоже, мама сейчас отправит меня спать. Пoйду-ка я лyчше к папе. 

Я забиpaюсь на диван, к папe подмышку: 
— Раccкажи мне скaзку, - пpoшу я. 
— Про липoвую ногу? 
— Ага, ты же всё равно дpyгих не знаешь. 

Папа смеётся и нaчинает: 
— Жили-были дeд и баба. Пошёл раз дeд на охоту .. 

Сквозь дрёму я ещё слышy: 

— Вce по сё-ёлам спят, по дeре-евням cпят, одна-а баба не cпит, на мо-оёй шкуре сидит, мою шё-ёрстку прядёт, мою но-огу варит. Придy и деда с бабой съем! " 

Но мне уже бeзразличнa cyдьба деда с бабой. Я не слышу, как меня раздeвaют, укладывают в постель - я сплю. 

И, пожaлуйста, можeте смотpеть свой хоккей и кричать, что eсть мочи: "Го-о-ол!", можeтe встречать гостей и включать погромче радиолу, можете смеяться, пить вино, танцевать и петь про то, как "жил да был чёрный кот". Пожалуйста! Я не проснусь! Я набиpaюсь сил, чтoбы жить дaльшe... 

© Любoвь Алaфеpoвa

[skynet_st 5 049]

 

[skynet_st 5 049]

Царюк
––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Случилось это еще, когда я работал на птицефабрике в Смолевичах. Была делегация на нашу птицефабрику, то ли с Таджикистана то ли с Узбекистана. Водили их целый день, все показывали – и бройлерные и кормовой цех и убойный. А вечером сделали праздничный стол. Собрались все, вплоть до мастеров, сказали речи, трохи выпили и обменялись подарками. У нашего директора было уже для таких случаев заготовленное литье с МАЗА: Ленин килограммов на сорок и Человек улетающий в космос. И после того, как состоялось вручение, один из этих нацменов что–то сказал своему шоферу, тот пошел и принес с машины этот зверинец. В тройной раздельной клетке, я тебе не могу передать, как те георгины на клумбах – три красавца петуха, ну такие, что аж наша плановичка взвизгнула от восторга. В тот же вечер они и уехали. Ленина с космонавтом нашли потом деревенские почти возле самой дороги на Борисов, видать этим лень было тащить глубоко в лес такую тяжесть, а петухов забрала начальница восьмого бройлерного цеха Валя Герасимович. Решили, что их в клетках мучить таких красавцев, и выпустили в цех. А утром позвонили с медпункта и сказали, что ночью поклевали в голову до крови раздатчицу по фамилии Галуза. Отправили пожарника посмотреть в чем дело, он вернулся с побитыми руками и говорит, что сделать ничего не может, потому что они летают как птицы, ничего не боятся, налетают все вместе и лучший способ избавиться от них — это открыть транспортные ворота и выпустить из к чертовой матери на волю в лес, который вокруг птицефабрики. Так и сделали. Эти петухи, нужно отдать им должное, моментально сообразили, что им предлагают и вылетели вон на свободу, вслед за ними убежали штук двадцать яйценосных кур. Про эту историю быстро забыли. Никто не подумал, что могли делать три этих петуха всю ночь среди целого цеха селекционных образцов. Яйца, полученные от производителей распределили по инкубаторам в бройлерные и только через три месяца пошли сообщения от работников нижнего звена, по поводу новой породы цыплят, которые умнее и агрессивнее других, поэтому берут себе больше питания, быстрее растут и не сидят в ячейках как все, а ходят и летают по цехам.
А между тем в лесу вокруг птицефабрики тоже начались непонятные вещи. Во первых исчезло все разнообразное мелкое зверье, во вторых пошли жалобы на поклев жителей деревни Лужки, которые ходили на работу на птицефабрику через лес. По рассказам нападение на людей осуществляли крупные птицы похожие на петухов организованно и массово. Так же выяснилось, что из яиц, которые работники фабрики брали для своих домашних хозяйств незаконно, вылупились куры неизвестной породы, быстро выросли, объеденились в стаю, заклевали собаку породы беларуская овчарка и улетели в лес...
— Ну как это можно такую ерунду рассказывать, — возмутилась вдруг из своего угла кладовщица, которая до этого момента тихо сидела в углу и что–то вязала из ниток ярко красного и зеленого цвета. — Уже нет ни каких сил это слушать. Чему ты учишь подрастающее поколение. Что он может, — она ткнула в меня пальцем, — из твоей истории хорошего для себя взять.
— Так что тогда? – спросил Царюк.
— Расскажи ему что–нибудь патриотическое. Ты же воевал, что тебе нечего рассказать.
— Пожалуйста, сказал Царюк, — можно и патриотическое.
Когда немцы пришли, мне было пятнадцать лет, а когда нас освободили, мне уже было восемнадцать и меня сразу призвали.
Оружие дали — ППШ и к нему два диска, которые не вставляются, нужно подгонять, хуевая штамповка. А сапог не дали. Вернее дали, но их забрали старослужащие. Мы, — сказали они, на эти сапоги с сорок первого года в очереди стоим, а ты в сорок четвертом пришел и хочешь сразу, чтобы тебе сапоги.
Тогда я взял и совершил подвиг.
— Какой подвиг? – спросил я.
— Ну, какой на войне подвиг. Убьешь побольше, вот тебе и подвиг. А офицер говорит, надо бы тебя к награде, да всех ваших, кого с оккупированной территории награждать не положенно. Но если просьбы какие есть, рассказывай, частным порядком, можем удовлетворить. Я ему говорю про сапоги. Тогда офицер приказывает старшине, чтобы слазить ночью со мной на передовую и добыть мне обувь. Как двенадцать часов наступило, полезли. Перед этим как раз большие бои шли на нашем участке и много лежало кругом побитого народу. Сперва наши, наши кругом, но старшина говорит, с наших брать не будем, у наших сапоги – говно, давай немца искать. Нашли двух немцев, рядом лежат. Целенькие оба. Видно их недавно убили. Старшина говорит, примеряйся. Я спрашиваю, как. Ложись вальтами и ноги впритык. Померили на одном, не мой размер – маленькие, померяли на другом, трохи великоваты, но на теплую портянку как раз. Стали снимать, не снимаются, примерзли. Тогда старшина сверху лег, а ногами как дал ему по носкам, так сапоги и соскочили. Надевай говорит. Я надеваю, а оно не лезет. Это старые ноги остались. Выковыряли. Назад я уже в новых сапогах пополз. Знаешь, что такое немецкие сапоги, импортные. Им сносу нет. Вот, до сих пор ношу.
— Царюк, — вмешалась слушавшая наш разговор кладовщица, — ну что ты хлопцу голову задуриваешь всякой ерундой. Я же тебе эти сапоги месяц назад выдавала.
— Это не те сапоги, это совем другие, — ничуть не смущенный разоблачением сказал Царюк.
— У тебя баба была? — спросил Царюк, когда кладовщица удалилась в каптерку.
— Нет, еще, — ответил я ему честно.
— А сколько тебе лет?
— Семнадцать.
— А хочешь ее попердолить, — он указал на дверь каптерки, за которой скрылась сорокалетняя кладовщица.
— Нет, — сказал я, — спасибо. Вы лучше ее сам попердольте.
— Я не могу.
— Почему, — отозвался я с готовностью, понимая, что это завязка к новому сюжету, и нужно только побыстрее вывести Царюка из вступительной части.
— Не могу, связан клятвой, — сказал он многозначительно. Я вот и не женат, и никогда им не был.
— Вы дали клятву верности?
— В сорок пятом в Германии. Ну–ка дай пшеничную.
Американская сигарета была платой за новую историю. Я открыл и поднес ему пачку и он ловким щипком выхватил две.
— Слабые, — сказал он, — я одной не накуриваюсь.
Значит история такая. Великая отечественная война уже перенеслась на территорию проклятой Германии. Мы находились в Восточной Пруссии. Стояли там в одном городке. Разведроте вышла задача, проверить старый замок, который находился отдельно в лесу. Взяли меня, потому что я за три года, пока жил с теткой в оккупации, научился свободно говорить по–немецки и писать. В школу ходил. Да, а что ты удивляешься, школы, как немцы в Минск зашли, через две недели открылись. Между прочим хорошо учился. Сейчас я уже все перезабыл, а тогда знал многие немецкие слова.
— Ну, какие например?
— Ну, вот 'пиздеклаус' по ихнему клюква. Но это давно было, а сейчас из памяти все вышло, потому что практики нет. С кем мне по немецки разговаривать. Вот ты по–немецки понимаешь?
— Ну, так, на уровне школы.
— Вот видишь, а когда–то это же был ваш еврейский язык.
Замок был в десяти километрах от городка, где мы стояли, в лесу. Нам не хотелось идти пешком и мы ждали студора, на котором два офицера уехали в медсанбат на блядки, конечно не дождались, и уже вечером вынуждены были пойти своим ходом. Старшина сказал, что замок пустой, и по рассказам местных живет там только одна женщина, как бы ведьма. Карты не было, мы слегка заблудились в лесу и к этому замку пришли заполночь. Навстречу нам выбежала овчарка и стала лаять. Пацаны хотели застрелить, но старшина сказал, не надо, потому что недавно был приказ не трогать местное население. Тут же вышла молодая женщина, крикнула и собака сразу ушла. Кто–то из наших сказал, что нихуя себе у немцев дрессировка, если бы мы их не победили тоже сейчас были у них послушные, как тот собака.
Старшина спросил, я перевел, кто еще есть в помещении замка. Она сказала, что никого, кроме ее нет.
Обошли, посмотрели все вокруг, пусто. Не понятно чем питаются, но голодными и худыми не выглядели. Саршина спросил, где остальные? Она что–то ответила, чего я не понял. А электричество откуда, свет в замке? Она сказала, что генератор стоит на ручье. Решили заночевать во дворе, развели костер и попросили у нее посуду, кашу сварить. Она дала эмалированную белую кастрюлю. Красивую. Я раньше таких не видел и говорю старшине, жалко костром такую кастрюлю портить. А он сказал, что нехуй ихнюю посуду жалеть, они нашу не жалели. Сварили поели и еще осталось. Хлопцы разведчики говорят, сходи к бабе отнеси каши и может договоришься ее попердолить, а то ведь ни разу еще никого не пердолил, убьют и не попробуешь этого дела.
Молодой я был, здоровый и мысль, чтобы попердолиться все время и днем и ночью была у меня в голове. Время строгое, сталинское, культ личности кругом. За онанизм расстрел, за изнасилование населения, расстрел. За все расстрел. Когда это знаешь, еще больше хочется.
— Неужели за онанизм расстреливали? – спросил я.
— А ты как думал, расходование семенного фонда.
— Царюк, закричала из коптерки кладовщица, — сходи в 21–й, возьми у них упаковочного, а то мне паковать у пакеты нечем уже совсем!
— После обеда схожу, — отозвался Царюк, — чего сейчас уже ходить. Так на чем я остановился?
— Вы пошли в замок, чтобы угостить немку кашей и заодно ее попердолить.
— Некоторые думают, что замок это хуй знает что. А на самом деле это обыкновенный дом двухэтажный, каменный, старый, холодный. Каждую комнату нужно отдельно топить. Сама она жила на нижнем этаже, а верхний был нежилой, хламьем всяким заваленный. Я зашел и охуел. На цепях висит огромный котел, под тем котлом горит огонь, а в том котле как в ванне голая купается она.
Увидела меня, засмеялась и говорит: Ты, солдатик, пришел подарить мне свою мужскую силу.
А я отвечаю, что каши пшеной с салом принес.
Она говорит:
— Кашу отдай моему брату, — и указывает на собаку. Я послушался, поставил к собаке кастрюлю. Тот осторожно понюхал и стал жрать. А она продолжает:
— А знаешь ли ты, что после меня ты никогда никого не сможешь больше полюбить. И клятву мне дашь.
Думаю себе, да хоть честное пионерское, хули мне твоя клятва. Кто меня заставит ее соблюдать.
А она, как мысли мои прочитала, говорит:
— Нарушишь, сразу умрешь. Согласен?
Согласен, говорю, сам глаз оторвать не могу, такая она.
Она посмотрела на меня, ах как она посмотрела на меня и говорит:
"Щедрый дар, что ты хочешь взамен?"
А я спрашиваю, что можно?
Она говорит, все что хочешь, деньги, власть, например.
Ну, что мне те ее деньги, когда все по карточкам, а власть это беспокойство, нахера мне эта власть. Нам беларусам главное, чтобы нас не трогали.
— Так что вы выбрали?
— Ну, а чего бы ты на моем месте пожелал?
— Не знаю, сказал я. Чего–нибудь необыкновенного.
— Летать хотел бы? — спросил он иронически.
— Да, конечно летать, — с радостью подхватил я.
— Вот все мы в этом возрасте одинаковые дураки. Нам бы только ебаться и летать, а об последствиях не думаем. Так я ей и пи3данул, что хочу летать. На кой черт мне это нужно было. Пусть бы головой подумал, а не каким другим местом.
— Летать, это прекрасно, — сказал я.
— Говнясно, — передразнил он меня, — хуясно. — Где ты будешь летать, в цирке? Кто тебе позволит. Все под контролем. Кругом ПВО. Летать ему, бля.
— А дальше?
— Тогда она говорит мне, идем со мной. Повела в комнату все там, как в госпитале — ванная и душ. Мыло дала, полотенце, халат, тапочки. Я помылся как следует. Потом к столу. Ну, со жратвой у нее не очень, тут бы и моя каша пригодилась, да собака всю сожрал, а выпивка у нее своя, немецкая. Но пить она много мне не дала, сказала, что это ослабляет. Когда выпил, я ей признался, что это у меня первый раз, а она говорит, я знаю, поэтому тебя и выбрала. И гонит такое, что для поддержания ее ведьминской силы ей нужны чистые юноши, а война всех побрала, но встретился я, русский солдат–освободитель.
— Ну, вы ей запердолили? — спросил я нетерпеливо.
— Запердолил, — сказал он печально.
— А потом?
— Когда рано утром уходили, она мне вот это подарила, — он снял с головы старую шапку–ушанку и показал приколотый с внутренней стороны бортика значок.
— Это же свастика, — сказал я.
— Свастика–хуястика. Свастика направо загнута, а здесь в другую сторону. Это ножки, мужские и женские, а посредине точка, в смысле они пердолятся. Это символ любви и плодородия. Сказала носи на себе, это тебя сохранит. И я много лет прятал. Если бы нашли, расстреляли, кто бы там стал разбираться в какую сторону там эти ножки.
— И хранила она вас?
— Не знаю, — сказал Царюк. — Однако видишь, живой.
Эта деталь в его истории с талисманом показался мне явно выдуманной и я, дабы разоблачить рассказчика окончательно, спросил:
— А как же с полетами?
— Летаем потихоньку в свободное время.
— Можете показать.
— А так, на честное слово, ты не веришь?
— Верю, но интересно посмотреть.
— Хорошо, — сказал Царюк, — но с тебя бутылка. Он кряхтя встал, как на физзарядке поднял руки вверх, вытянулся и вдруг что–то невидимое подхватило его за руки, подняло и пронесло под потолком складского помещения.
В тот же момент открылась дверь, из коптерки высунулась кладовщица и визгливо закричала:
— Царюк, ты же обещал этого больше не делать, ты же клялся. Ну, как теперь тебе можно верить!
Царюк спланировал на тюки с телогрейками и сказал:
— Вот видишь, а ты хочешь чтобы я летал. Нахуй оно мне усралося. 

 

Написал  rabina1950 ©

[skynet_st 5 049]

Молодая училка русского языка оказалась занудой. С первого же дня она стала учить весь класс этому факаному русскому так сильно, как никто из учителей своим предметам никогда не учил. Нормальные, умные, порядочные учителя понимали, что сразу же после летних каникул напрягаться умственно никто, нафиг, не станет, тем более из–за этого ее дурацкого русского, который непонятно зачем вообще. Русский ввели в школе только в этом году и все, кто записался на русский, думали, что он будет легче факаного испанского, который всех ну просто з..бал, а оказалось наоборот. Короче, мы написали принципалу коллективное письмо, что учить русский не будем. К тому же начало сентября в NY выдалось жаркое, днем доходило до девяносто по Фаренгейту. Кондиционеров в классах не было, школьные финансы не позволяли. Учитель истории сказал, что либералы проели весь городской бюджет меньше, чем за половину года.
В классе со второго урока уже было невыносимо жарко. Студенты раздевались, как могли, и особенно старались девочки. В класрум все сидели почти что голые. Проблем в связи с этим ни у кого не возникало, двенадцатый класс. Все еще в прошлом году перетрахались друг с другом по несколько раз.
А в тот день влетает училка русского в класс на последний урок злая, а это уже после часа, самая жара, обводит нас взглядом и говорит по–русски, типа — о, какая красивая молодежь.
Я русский понимаю, меня бабушка воспитывала. Я даже могу по–русски читать и писать. Но училка нифига об этом, конечно, не знает, иначе она меня замучает зданиями.
А мы ей говорим, что раздевайтесь тоже, если есть что показать. И она блин, скидывает с себя шмотки, а у нее оказывается офигенная фигура, и делается топлесс. Все только ахнули. А она говорит нашим телкам, ну что, кто еще сделает топлесс. Поворачивается к пацанам и говорит по–русски: “Кто хочет попробовать комиссарского тела.” Никто не понял, что она сказала, кроме меня. А я понял. Потому, что бабушкин любимый русский фильм и мы с бабушкой эту кассету уже сто раз смотрели.
В этот момент я в училку влюбился, не выдержал и говорю: “Ай вона гет комиссариан бади”.
Она поворачивается, смерила меня взглядом, мне восемнадцать лет, я чемпион города NY по вольной борьбе среди школьников, и говорит :
— Нет проблем. Напиши мне: "Маша моет раму. Мама моет Машу" без ошибок и можешь меня трахнуть сегодня после уроков прямо в учительской.
И тогда я беру тряпку, стираю все с доски и пишу большими буквами:
— Маша моет раму. Мама моет Машу. Папа моет маму. Рама моет папу...
Занавес.

Написал  rabina1950 ©

[skynet_st 5 049]

Укольчик

Занесло меня в Иваново в детскую больницу. Чего я там забыл, уже и не помню — занесло 25 лет назад.
Стою в коридоре, жду. Рядом клубятся первоклашки, пришли, видимо, на прививки. Когда очередной уколотый выламывается из кабинета, толпа летит к нему узнать: больно? не больно? Ну, ясно, когда укол позади, всякий хорохорится — ему хорошо, все страхи бесследно забыты. Те, что остались, тоже гонят друг перед другом картину «Я укола не боюсь, если надо — уколюсь», а сами от страха икают.
Одна девочка держится отдельно. Замечаю, уже два раза сбегала в туалет, а когда дверь прививочного кабинета открывается для того чтобы слопать следующего первоклашку, девочка старается затереться за спины остальных. А один раз начала даже потихоньку перемещаться по стенке к выходной двери, да учительница перехватила. Ага, думаю, дай–ка я достану камеру. Постучался к врачам, попросился поснимать — разрешили. Жду её, эту трусиху, а в животе бабочки порхают — у меня всегда так, когда кадр «идёт». Все привились — девчонки нет! Выглядываю в коридор — и там нет! Где? «В туалете сидит», — кривит губы учителка. Ждём. Появляется. Надо видеть, как переставляет ноги: словно пудовые гири на цепях. Заходит в кабинет, оглядывается, принюхивается — и заворачивает обратно. Медсестра, та, что делает уколы, проявляет чудеса психологии и знания детской души — показывает девчушке шприц и иглу: вот, смотри, это же совсем маленькое! У первоклашки начинают трястись губы и подламываются коленки. Она бы заплакала, да учительница колется глазами через очки. Стоять уже не может, кладут на пузо на стол. Ну и колют. В попу. Я же, счастливый по ватерлинию, по уши, по макушку, снимаю, как кинокамера. Передергиваю затвор с быстротой мухобойки. Так и обогатился еще на одну хорошую фотографию.

сайт по картинке

Владимир Ролов. Фотографии с рассказами из 80–х

[Старый 6 614]

А у меня один из ребенков на "Книге фанфиков" печатается. 

Даже кому то нравится.

https://ficbook.net/authors/466587

 

[skynet_st 5 049]

С Новым годом, дорогая Ирка
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Из Минска позвонила Катька и сказала, что у мамы четвертой степени. Слово «рак» она старалась не произносить. Мама уже не ходит и очень хочет Ирку видеть. Врачи сказали — максимум месяц, и если Ирка может, то нужно не откладывать и лучше всего, если бы она приехала на Новый Год.
Самый дешевый рейс на Минск был через Приштину — пятьсот баксов туда и обратно. Постоянных клиентов взял на себя верный друг Вовка, как бы муж. Вовка убирал квартиры лучше любой женщины. А вот компьютерные курсы, на которых училась Ирка, не получалось закончить никак. И хоть она была лучшая в классе, за две недели прогулов никто и разговаривать с ней не стал. Курсы были серьезные, почти все после этих курсов находили себе работу. Ушла Ирка сама, чтобы не лажаться.
Запаса денег у них не было. Экономическая жизнь в Америке была устроена так, Ирка это поняла сразу, — сколько заработаешь, столько и потратишь. Еще вначале, как только они приехали, умные люди посоветовали сесть на пособие. При собеседовании в сошел–секьюрити черная офисерша сказала, что нужно сдавать мочу на анализы. Они не поняли и черная изобразила. Вовка, увидев такую пантомиму, сказал что это унижение, пошли они нах.. со своим пособием. Ирка его уважала, не стала перечить. Жили они только на те бабки, которые могли зарабатать сами. Мало кто из легальных так жил. Ирка подумала и сделала то, чего не делала никогда, попросила у постоянных клиентов денег с пяти уборок вперед, купила билет в обе стороны самой дешевой югославской компании и набрала в Century 21 два чемодана подарков, всем–всем и маме клетчатый шерстяной плед. Но больше всего, конечно, накупила Катьке, потому что Катька к своим девятнадцати годам сделалась необыкновенной красавицей. Еще мама говорила Ирке, что в их семье женщины красивые до тридцати, а потом все. Ирка в отведенный ей тридцатник не уложилась, но Катька должна была в этот срок успеть устроить свою жизнь.
Визу в консульстве поставили всего за пятьдесят баксов, а в Кеннеди согласился отвезти знакомый таксист из наших бывших, бесплатно. И все бы класс, но в последний день, когда забирала в травеладженси билеты, выяснилось, что в эту факаную Приштину боинг прилетал в семь утра, а ровно за час до этого, в шесть, улетал самолет на Минск. Значит следующего нужно было ждать ровно двадцать три часа. Это сразу сделало Ирку несчастной. Дело в том, что была у нее одна особенность, можно даже сказать – психическая болезнь, ждать Ирка не могла ни минуты, нигде и никогда, ни при каких обстоятельствах не ждала и за любую услугу или вещь готова была переплатить в три раза, только бы не ждать. Проблема осложнялась тем, что Ирка юридически была лицом без гражданства, до ситезен было еще четыре года, а все ее документы — гринкарта и тревел–паспорт паскудного желтого цвета, для югославов ничего не значили, а сама Ирка была для югов никто и звать никак. Она не могла даже выйти из здания аэропорта и почти сутки должна была торчать в длинном полутемном, похожем на зал в кинотеатре «Новости дня», помещении для транзитных.
Ко всему в своей жизни Ирка была готова, все могла стерпеть: холод–голод, тесноту, грязь, мышей и тараканов, приставания пьяных, к громкое исполнению песни «Жил да был Черный кот за углом», ломки, похмелье, тяжелый труд, насилие, вероломство, подлость и предательство, но только мысль о том, что ей куда–то нельзя была для нее невыносима. Если ей говорили, что вот нельзя куда–то, то именно туда ей сразу же нестерпимо хотелось. Собственно из за этого и уехала Ирка из Совка. Другого объяснения она бы и не нашла.
Была у Ирки клиентка и подруга одновременно — Майка, которой в жизни повезло больше, чем Ирке уже прежде всего потому, что родилась она еврейкой. Свалила из Союза Майка еще в семдесят девятом и сейчас жила в Бруклине уже в своем доме с кошками и собаками, без мужа и детей. Приглашала Ирку на уборку каждую неделю, хотя убирать там было нечего, просто Майке нужно было выпить и с кем–то поговорить. А Ирка умела слушать и понимала все искренне, без притворства и в смысле женской дружбы была самым подходящим человеком. Майка быстро напивалась, плакала, бралась Ирке помогать с уборкой и только мешала. Вот этой Майке Ирка рассказала про свои страхи, а Майка сказала, что у нее на самолет тоже самое, и что такие проблемы она решает бухлом. Но Ирке этот вариант не подходил, потому что она не бухала, даже пиво. Ирка была чисто плановая. Плановые, если их прижмет, проявляют необыкновенную изобретательность. Ирка думала, думала и решилась. Из одной сигареты вытряхнула табак и на всю длину забила из травы лучшего сорта косяк. Сделала это так красиво, что даже Вовка, которому предложила найти среди сигарет косяк в пачке, не смог этого сделать. Уже по дороге в Кеннеди похвасталась приятелю таксисту, но тот сразу сказал:
— Схуела мать. Сейчас во всех аэропортах собаками нюхают.
— Как это? – спросила Ирка.
— А вот так. Собак на кайф подсаживают, — объяснил таксист.
— Как подсаживают? – спросила Ирка.
— Колют что–то, — сказал таксист. Такой пес из кубического метра воздуха одну молекулу марихуаны выловит и пи3дец.
— Что пи3дец? – спросила Ирка.
— Облает или укусит вообще, — сказал таксист.
— Что теперь делать? – спросила Ирка.
— Давай скурим, — предложил таксист.
— А потом?
— Потерпишь. Тебе главное до Минска добраться, — сказал таксист.
Так и сделали. Почти весь косяк выдула Ирка. Таксист сделал пару напасов. Больше не стал, ему еще нужно было на работу.
Паспортный контроль Ирка прошла на автомате. Никаких собак не было и в помине. Принял ее какой–то небрежно одетый африкан–американ в форменой фуражке, который взвесил чемоданы и, хотя был явный перевес, пропустил Ирку, только вяло махнул рукой. Когда прощались, таксист полез целоваться в губы и Ирка не стала его отталкивать, чтобы не обидеть.
Боинг быстро взлетел, поднялся до стратосферы и завис. Место Ирке досталось возле окна и она могла видеть, как очень близко под самолетом, так, что можно было достать рукой, медленно поворачивается превосходно выполненный неизвестным мастером глобус. Сперва прокрутился какой–то город, потом пошли, острова и дальше сплошняком Атлантический океан, нарисованый аквамарином, который быстро перешел в королевский синий цвет, королевский синий в электрик, электрик в индиго, и индиго в темный цвет школьных фиолетовых чернил. В этот момент над океаном их самолет застала ночь. Ирка не спала. Выбрала из двадцати музыкальных каналов классику, слушала. Подходили стюардесы и предлагали еду, но Ирка отказывалсь, чтобы не обломать кайф, только просила чай и однажды намазала на хлеб виноградного джема и съела. Начали показывать по телевизору какое–то кино, но Ирка не стала переключатъ звук, фильм классно ложился на Пятую симфонию Бетховена. Как только кино кончилось, за иллюминатором начался рассвет. Ирка, потрясенная видением восходящего над океаном солнца с высоты десять тысяч метров, подумала, что человеку нельзя бы смотреть на это. "Как теперь жить с тем, что я увидела", — подумала Ирка и в первый раз в жизни заплакала.
— Все в порядке мисс? – спросила, катившая по проходу коляску, стюардеса.
— Да, — просветленно ответила Ирка и улыбнулась своей чудесной детской улыбкой. Внизу пошли детальнейшие макеты каких–то островов, городов, побережье. Наконец подъехала и остановилась, нанесенная карминовым цветом, Югославия. Ирке не хотелось вставать, но все уже вышли и сюардеса с пожилым лицом и длинными молодыми ногами вопросительно посмотрела на нее.
Кофе в кафетерии аэропорта стоил пять долларов. Пять долларов Ирка зарабатывала в час. Она сразу оценила, что эта щербатая, непонятно как вымытая чашка, даже не эспрессо, а просто американо, не стоит того, чтобы час х***ячить засранную пейсатой семьей в семь человек квартиру в Боропарке.
— Пошли вы все нахуй, — сказала, казалось бы мысленно, Ирка, но жгучий брюнет буфетчик, похожий на итальянского киноактера, ее услышал. Он подозвал Ирку пимповским жестом и спросил:
— Как ви пожИваете? Потом, явно читая иркины мысли, помыл чашку под краном, вытер салфеткой и налил свежего кофе, добавил молока и сахара.
— Happy New Year, — сказал он.
Да, в Европе уже был Новый тысяча девятьсот девяностый год.
В благодарность за бесплатный кофе Ирка купила в буфете пирог с сыром, который буфетчик назвал «кальсоне», съела и сразу же кайф пошел на убыль. Ирка испугалась. Обломаться здесь, сейчас, в этом зале, похожем на школьный актовый зал со сбитыми планками рядами стульев, показалось Ирке самым страшным, что может случиться. Ирка вернулась в буфет и вдруг увидела новогоднюю елку, которую раньше не замечала. С Дедом Морозом и красной звездой на верхушке. Все–таки Югославия была еще социалистической страной.
В Бога Ирка не верила. Нет, конечно допускала возможность существование над всеми нами высшего разума, типа Соляриса, но чтобы эти чуваки в хитонах с кружками над головой, типа тех, которые бросают на штырь отдыхающие в санаториях, управляли всей вселенной... Эта мысль у Ирки, закончившей школу с золотой медалью и красным дипломом БПИ вызывала только смех. Ее вера не опиралась ни на какую логику, знания или факты была абсолютно чистой детской верой, в Деда Мороза. С раннего детства и до сих пор.
Дед мороз был размером с раскрашенную гипсовую скульптурку католического святого, какие итальянцы выставляют на фронтярд перед своими домами в Бенсонхерст. Сходство добавляли пенопластовые крылышки за спиной. Ирка села перед Дедом Морозом на корточки, взяла ласково пальцами о маленькую пластмассовую ручку годовалого младенца, который только–только начал ходить и попросила:
«Дедушка Мороз, сделай так, чтобы я могла курнуть.»
Дедушка Мороз ничего не отвечал, только смотрел куда–то у нее за спиной абсолютно укуренным взглядом стеклянных глаз с красными, как у кролика, зрачками. Ирка обернулась и сразу же вся превратилась в обоняние, потому что единственная на кубический метр воздуха молекула марихуанны попала ей на верхнюю стенку носовой полости, прямо под передними долями головного мозга.
— Ах! — воскликнула Ирка, потому что поняла, что где–то здесь, тут вот, совсем рядом, лежит хороший, медовый, бархатный, чуть горковатый, потому что уже куреный, косяк. В миг, как собака наученая искать наркотики, Ирка пошла по запаху и обнаружила это место. Под сидением седьмого справа в четвертом ряду стула жвачкой был приклеен пакетик, в пакетике сигарная набивка и записка. Ирка взяла пакет, заперлась в туалетной кабине, взобралась на унитаз, дотянулась и побрызгала на электрическую лампочку из баллончика с дезодорантом, раскурила косяк, сделала глубокий напас, задержала дыхание, как водолаз на целую минуту, потом нажала клавишу слива и пустила струю дыма в поток воды.
«... и я торчу, и так кайфово мне, и дым отечества так сладок и приятен.
Карету мне, карету мне, карету.»
Она присела на крышку унитаза, развернула записку и прочитала: “С Новым годом, дорогая Ирка!”

 

Написал  Премьер–министр   rabina1950©

[skynet_st 5 049]

В пять тысяч семьсот тридцать третьем году, путем размышлений, я стал убежденным сионистом, призывал всех евреев ехать в Израиль, изучать иврит и Тору, и распространял среди еврейского населения прошлогодние еврейские календарики, книгу Эксодус и роман американского писателя Ирвина Шоу «Молодые львы». В нашем Мозырском КГБ терпели, в Минск не сообщали, чтобы не портить себе показатели. Но когда я пошел на еврейское кладбище и принялся красить там ограды краской серебрянкой, приехали два милиционера на мотоцикле с коляской и спрашивают:
— Кто тебя научил это делать?
Я сначала не понял, что они хотят:
— Что делать?
Они говорят:
— Красить ваши ограды.
Тогда я им говорю:
— Тот, имя которого нельзя называть.
А один говорит:
— Вот я задержу тебя на семьдесят два часа, ты у меня живо имя скажешь.
А второй говорит:
— Во–первых: Ты неправильно красишь. Сначала нужно счищать с ограды ржавчину, а если красить краской по верху, то она будет отваливаться вместе со ржавчиной и не имеет смысла. А во–вторых: чего ты еврейский пи3дыныш хочешь?
Так и сказал — «еврейский пи3деныш».
Я говорю:
— Отпустите народ мой.
Милиционер спрашивает:
— Куда?
Я говорю:
— В Израиль.
Тогда он говорит:
— В Израиле тот же социализм, что и у нас, и нет для еврея страшнее эксплуататора, чем другой еврей. А второй пощупал мой бицепс и говорит:
— Пойдешь в Израиле в армию служить, арабы тебя убьют.
А я говорю:
— В армию меня не берут, у меня статья в военном билете.
А один спрашивает:
— Какая еще нах. статья?
Я говорю:
— Статья семь 'Б'
А милиционер говорит:
— Дебильный. Ты хоть таблицу умножения знаешь?
— Я говорю:
— Не знаю, мне это не нужно, потому что я могу очень быстро умножать в голове любые числа.
— Ну, умножь тогда.
Я спрашиваю:
— Что на что?
А он говорит: –
— Сто двадцать три..., — и задумался.
А второй милиционер ему подсказывает:
— На триста двадцать один.
Я говорю:
— Тридцать девять тысяч четыреста восемьдесят три.
Тогда один говорит второму:
— Посчитай, правду он сказал?
Потом схватил меня за бороду и говорит:
— Если ты спи3дел, мало тебе не покажется.
Тогда его друг на бумажке проверил и говорит:
–Блядь, все правильно!
А первый завел мотоцикл и говорит:
— Да ну его нах.., поехали отсюда, пусть с ним Контора разбирается.

Написал  Премьер–министр   rabina1950 ©

[skynet_st 5 049]

О любви
–––––––––––––––––––––––––––––––––
Кто из домашних оставил чайнизфуд в кухне на столе, я так и не дознался. Француз Федор, хоть и весит около тридцати фунтов, запрыгивает на стол легко, как кошка. Все коробочки с недоеденной китайской едой разворотил, что в них было сожрал. Съел даже философское печенье. Оставил только записочки: "Акула будет рада, если весь мир окажется под водой," "Быстро открывай глаза, медленно открывай рот".
Спит Федор только со мной. Я пытался было не пускать его в спальню, но тогда он садится у двери и плачет, как ребенок. Ветеринар так и сказал: "Продукт эволюции, обратная сторона гуманизации — они притворяются нашими детьми." Впустил собаку. Он сразу успокоился, улегся на коврике, но как только я уснул, запрыгнул на постель и влез под одеяло. Когда эта тварь — французский бульдог, оказывается в постели, в нем сразу включается программа охраны. Моя жена вышла из ванной и увидела торчащую из под одеяла ушастую башку, которая следила за каждым ее движением и угрожающе рычала. Хлопнула дверью и ушла спать в свою комнату. Я даже не проснулся. Разбудил меня пес ранним утром. Он вылез из под одеяла и принялся по мне ходить.
— В чем дело? — спросил я.
— Мне нужно на улицу, — сказал Федор.
— По–маленькому или по–большому.
— По–маленькому я бы даже не стал вас, папа, будить.
— Не можешь потерпеть?
— Посрать и родитъ – нельзя погодить, — сказал Федор.
— Я же тебя целый час водил вечером по улицам.
— Это все чайниз, — сказал Федор.
Я встал и принялся одеваться.
— На улице дождь, — сказал Федор.
— Сделаем вокруг блока и домой, — сказал я Федору.
— Папа, вы же знаете, что я не могу за один раз, мне нужно походить, мне одного блока мало.
— Ладно, куда пойдем?
— Пошлите к станции сабвея, мне там одной жучке нужно сообщение оставить.
— Кто она?
— Белая бультерьеша. Молодая, но та еще сучара.
— Тебе нравятся бультерьерши?
— Да, а что?
— Ты же чистокровный французский бульдог. Знаешь сколько я за тебя заплатил?
— Сколько?
— Две с половиной штуки. Ты стоил мне две тысячи пятьсот американских долларов.
— Вы что, жалеете об этом?
— Нет не жалею.
— А что вам больше всего во мне нравится?
— Ты породистый.
— То, что вы говорите — чиста фашизм.
— Причем здесь фашизм. Ты француз, она бультерьер. Что из вашего союза может получиться?
— Папа, можно я отвечу вопросом на вопрос. Почему вы – еврей женились на беларуске?
— Ну, это совсем другое.
— Нет, не другое, а тоже самое. Я ее люблю! 

 

Написал премьер–министр rabina1950 ©

[skynet_st 5 049]

CallYourMama.com
–––––––––––––––––––––––––––––
Систему для автоматической продажи цифрового телефонного времени написали Марику молдаване, за четыре тысячи баксов, и дали еще полгода бесплатного гарантийного обслуживания. В те времена они были самые дешевые. Русские зажрались вконец и цены заряжали как в Силиконовой долине.
Долго думали над domain name. Марик остановился на CallYourMama В октябре запустили, а под Новый год CallYourMama сделал продаж на девяносто тысяч долларов. Система была полностью автоматизирована, и могла работать без человека. Сразу же появилась проблема – кидалово.
В первый раз кинул израильтянин. Продвинутый, русскоговорящий. Прикормил — сделал с десяток мелких заказов, одним разом купил времени на четыреста долларов и исчез. Через неделю от Master Card пришел e–mail, где сообщалось, что CallYourMama взял деньги с кредитной карты какого–то австралийца, австралиец отказывается признавать платеж, четыреста баксов компания возвращает и штрафует CallYourMama за нарушение техники безопасности и лоховство. Израильтянин оставил в базе данных e–mail. Марик не удержался, написал:
«Что же ты ворюга делаешь!»
Удивительно, но e–mail оказался работающий. Израильский мошенник не поленился, ответил: «Люблю ламмеров»
Пришлось брать на контроль за продажей цифрового телефонного времени человека.
Наташу привел Никита — высокий, плечистый брюнет – симпатяга. Тот, кто держал свой магазин, знает — красивых юношей и девушек лучше всего ставить в зал продавцами. Но Никита оказался тупым, косноязычным, заносчивым, конфликтным, к работе с покупателями его допускать было нельзя. На телефонный customer service Марик его посадить не мог, у Никиты был плохой английский. Выгонять пацана на улицу было жалко. Марик нашел ему работу на data entry.
Работал Никита медленно, делал много ошибок, Марик платил ему шесть долларов в час. Денег Никите не хватало. Из России, откуда–то из Краснодара, небольшие суммы каждый месяц пересылались на Марика. Никита просрочил свою визу и не мог даже открыть счет в банке.
Он делил с каким–то, таким же как он нелегалом, квартиру на углу третьего Брайтона. Маленькая дешевая студия. Марик зашел к нему однажды, по какому–то поводу. Через каждые пять минут с адским грохотом и скрежетом по эстакаде мимо пролетал поезд. Окна второго этажа выходили точно на уровень окон вагонов сабвея.
Каждый вечер, выкурив джоинт, Никита садился к окну. Когда проходил поезд, окна вагонов мелькали у него перед глазами со скоростью кинокадров. Двадцать пятый кадр. Он сидел до утра, терпеливо дожидаясь последнего поезда, в четыре, как был в одежде, валился в постель.
Однажды румейт, с которым Никита делил квартиру на двоих, съехал. Никита дал бесплатное объявление в газету. Утром объявление вышло, а уже вечером, не дозвонившись, прямо по указанному адресу явилась посмотреть квартиру Наташа. Никита сидел возле окна в давно нестиранных белых фирменных трусах Calvin Klein, которые ему подарила, две приезжавшие поbлядовать с молодыми эмигрантами, американская бабушки из Нью–Джерси. Было жарко. В одном окне стоял кондиционер, но Никита его не включал, не было денег на электричество. Пролетел поезд, квартирка–студия затряслась от вибрации. Причудливые тени и разноцветные пятна играли на теле юноши.
— Сколько стоит твоя хата?! – пытаясь перекричать грохот, спросила Наташа. Никита назвал цифру. – Какой будет моя доля? – спросила Наташа.
— Половина, — сказал Никита.
— Где я буду спать? – спросила Наташа.
— Где хочешь, — сказал Никита
— У меня нет денег, — сказала Наташа.
— У меня тоже, — сказал Никита.
Наташа быстро оценила ситуацию. Ни говоря ни слова, собрала грязную постель. Сказала:
— Снимай трусы.
— Зачем? – спросил Никита.
— Я постираю.
Ушла искать на Брайтоне автоматическую прачечную.
Спать они легли вместе. Включили кондиционер.
Наташа была красивее Никиты. Чистопородная платиновая блондинка, настоящая скандинавка, Марик только ахнул, когда Никита явился с ней в офис. На вопрос:
— Что ты умеешь?
Она дерзко посмотрела Марику в глаза и многозначительно сказала:
— Все.
— А как у тебя с языком? – спросил Марик.
— Нормалек, — сказала Наташа и высунула загнутый туфелькой розовый язык с двумя колечками.
— В зал в магазин пойдешь работать я тебе дам восемь кеш в час и десять процентов комиссия?
— Не нужно — ставить меня в зал.
— Почему?
— На меня темные будут ходить.
— Какие темные?
— Увидите, воровать будут, дрочить.
— Мне нужен человек на customer service.
— А где я буду сидеть? – спросила Наташа. – Я не хочу с мужиками одним унитазом пользоваться.
Через две недели Наташа сказала:
— Прикажите своим молдаванам, чтобы дописали систему. Нельзя, чтобы заказы на сумму больше ста долларов процессались автоматически, пусть сбрасываются в отдельный фолдер, я их буду проверять вручную.
— Как?
— Я полгода прожила с один фуценом, он занимался такими делами. Чтобы выловить кидалово, иногда достаточно Гугл. Русские часто ленятся даже имя выдумать нормальное, пишут: Vasya Pupkin. В сложных случаях звоню в customer support. Лучше зарубить нормальный заказ, чем пропустить хотя бы одно кидалово. Кидалы делятся информацией, если видят лоха, полезут со всех сторон. Мы поставим корошую защиту и каждый раз, когда будут пытаться развести с картой, не лениться и через банк эту карту закрывать. Работающая краденная карта стоит денег.
Очень быстро мошенничество прекратилось.
Марик дал Наташе девять долларов в час и снял под офис отдельую комнату с туалетом, ванной и маленькой кухней, куда она перетащила свои небогатый гардероб и поставила китайскую раскладушку. Никита переезжать отказался.
Однажды Марик спросил:
— Ты так спокойно ведешь себя после секса. Неужели не боишься забеременеть?
Наташа засмеялась и сказала:
— Вы что не понимаете. Я уже беременная.
— От кого?
— Ой, какая вам разница. Хотя бы от вас.
— Нужно что–то делать, сказал Марик.
— Зачем, — сказала Наташа, — ребенок рожденный в Штатах автоматически получает гражданство, а вместе с ним его мать.
— Зачем тебе это нужно. Ты молодая красивая белая девка, можешь сделать себе крутую карьеру. Нужно только легализоваться.
— Ну, так женитесь на мне, — сказала Наташа. – Я же знаю, что вы недавно развелись. Женитесь на мне, чтобы я могла получить статус. Дайте мне пятнадцать в час и больше от вас ничего не нужно. Жить я буду отдельно. Вы будете ко мне приходить.
— Мы уже столько с тобой близки, ты говоришь мне вы, — улубнулся Марик.
— Мне так больше нравится. Женитесь, тогда я перейду на ты.
Марик рассмеялся от такой наглости и сказал:
— Не для того я так тяжело разводился, чтобы сразу жениться.
Наташа замолчала, думала о чем–то. Была послушной, но не такой ласковой, как обычно. Через два дня они с Никитой исчезли. Просто не вышли на работу. Вечером Марик посмотрел онлайн свою страницу в банке и увидел, что со счета двумя чеками ушло десять тысяч долларов. Банк показал цифровые копии — два чека один на имя Никиты, второй на имя Наташи были с поддельной подписью. Марик испытал странное чувство, когда увидел свою подпись подделанной. Как будто кто–то грубо передразнил его.
Он купил одноразовый визит в боксерский клуб на Шипсхедбэй, — снять стресс. Тренер поставил против Марика рослую крепкую девку лет двадцати. Марик, конечно, не знал, что она выступает на соревнованиях, я даже не сразу понял, что это молодая женщина. Только когда они начали боксировать, он догадался, что имеет дело с девой, вдруг вспомнил Наташу, начал грубить, и получил хороших пи3дюлей. Успокоился.
Прошло несколько месяцев. Наташа позвонила поздно вечером. Сказала:
— Привет. Вы на меня не сердитесь.
— За что?
— Мы вас кинули на бабки.
— На сколько?
— На десять тысяч.
— Правда, я даже этого не заметил. Ну, Никита – уебок, мне его не жалко, но ты за десять сраных тысяч перекрыла себе кислород в Америку. Я подал на вас с Никитой в американский суд и теперь на границе любого государства, которое подписало международное соглашение, вас задержат и депортируют в американскую тюрьму. Лучшие годы жизни вы должны будете прожить в России. Вас могут арестовать даже в Польше, даже на Украине или в Казахстане вас сегодня могут арестовать. Вам теперь придется держать специальную карту, куда вам можно ехать и куда вам нельзя, потому что арестуют и депортируют в Америку, где вы предстанете перед судом. Нужно быть очень русским человеком, чтобы пойти на такие ограничения в своей жизни из за десяти тысяч сраных американских долларов.
— Я взяла себе только три тысячи. Мы подарков его родителям купили на шесть тысяч.
Она заплакала.
— Почему ты это сделала? – спросил Марик.
— Я на вас разозлилась. А сколько у вас было денег?
— Миллион.
Она замолчала.
— Почему вы взяли только десять тысяч? – спросил Марик.
— Я не знала, сколько у вас на аккаунте. Боялась, что чеки баласнуться, — сказала Наташа, засмеялась и снова заплакала.
— А чеки где вы взяли?
— Да у вас в тумбочке.
— Как там наш Никита?
— Он козел. Хотите я расскажу вам всю правду, может вы простите меня.
— Хочу, но сперва скажи, кто подделывал мою подпись?
— Конечно я, — сказала она, — разве он умеет что–нибудь подделывать. Говнюк, маменькин сынок. Он же торчок. Он все перепробовал. Такие мне странные вещи рассказывал.
— Кто у него родители?
— Папа – врач в военкомате, в приемной комиссии, мама – завполиклинникой. Отправили, блин, сыночка в Америку учиться. Он даже на занятия не пошел. Я же его спасла, к родичам привезла. Думала, там будет какая–то благодарность. Он бы сторчался один в этой хате под сабвеем. Ой, там была целая история.
Сперва было все классно. Пили водку в самолете, когда летели в Москву. Я сказала ему, что он Брат–2, он был счастливый такой. Побалдели в Москве неделю и поехали к его родителям в Краснодар знакомиться. Мама у него красивая, а папа — еврей. Я сидела в соседней комнате, они специально говорили громко, чтобы я слышала.
Когда мы прощались, я им сказала, что они еще не знают, из какой жопы я их укурка вытащила. Они сказали мне, что все знают. Короче, я хочу им всем отомстить, вы должны мне помочь.
Марику опять стало смешно, но он сдержался и спросил:
— Как я могу тебе помочь, девочка моя?
— Я узнала, что все время, что он жил здесь в Америке, в Технологическом институте ему ставили отметки. Этот говнюк, как бы, учился. Я вам все данные пришлю имейлом.
Той же ночью, досидевшись до девяти утра в Краснодаре, Марик позвонил на кафедру этого технологического института и нарочно, картавя и ломая язык, как если бы говорил американец, который выучил русский, представился офицером FBI по имени Влад Рабиновиц. Сказал, что беспокоит всвязи со следующей проблемой:
У FBI есть информейшен, что под одним нейм живут два персонс. Один совершил тяжелое криминал пре–сту–пле–ние в NY, второй в тот время учится в вашем колледж. Я бы не стал вас беспокоить, мы сделали официальный риквест по дипломатическим каналам, но у нас в Америке так много бюрокраси, и мы не рассчитываем иметь эту информейшен быстро. Но как говорят в России: куй железно, когда оно горачо...
Через несколько дней позвонила Наташа, хохотала. У звкафедрой после вашего звонка случился инфаркт. Никиту исключили из вуза задним числом и он сразу же ушел служить в армию.
Рассказывала о своей новой жизни. Все хорошо, выхожу замуж.
— А как протекает твоя беременность? – спросил Марик.
— Какая беременность?
— Ты же говорила, что беременна.
— Ох, какие же вы все мужики дурные. Нет никакой беременности.
— Жаль, — сказал Марик, — я уже хотел было предложить тебе ребенка усыновить.
— А если бы девочка была?
— Тогда удочерить.
— Вы что, правда?
— Раве я тебя когда–нибудь обманывал, — сказал Марик.
— Почему же вы сразу не сказали... 

Написал Премьер–министр rabina1950 ©